Эдик засмеялся по-своему, мягко и необидно, и вдруг Сергей понял: Камерштейну и не пришлось бы давать. Даже если бы он явился в школу в дурацких красных брюках, никто бы над ним не издевался, потому что Эдик не стал бы стесняться самого себя, своих красных штанов. Он улыбнулся бы нежно и твердо, и каждому стало бы понятно: «Что делать, если штаны красные? Что ж тут такого? А если нету других?»
Да и вообще трудно представить Эдика выпутывающимся из таких положений. Договорился он, что ли, со своими родителями?
— Вот здесь я живу, — сказал Эдик и показал себе под ноги. — Зайдем?
Сергей удивился:
— А разве здесь живут?
Под асфальт рядом со стеною старого дома, защищенные решетками, уходили две довольно глубокие, выложенные камнем ямы.
— А чем плохо? — сказал Эдик.
Они вошли в ворота, обогнули насквозь прокопченный керосиновой гарью двухэтажный дом, спустились по сбитым деревянным ступенькам и оказались в гудящей примусами темноте.
— Постой, не двигайся, — предупредил Камерштейн, — сейчас зажгу свет.
Тусклый свет неуверенно задрожал в несильной лампочке.
— Испорченный выключатель, — объяснил Эдик. Он тянулся к высоко укрепленному черному рычажку. — Сам выключается. Проходи в дверь, пока я свечу.
Сергей ткнулся в серую дощатую дверь и робко постучал.
— Да входи! Там только бабушка и дед.
Но Сергей не решался, и Камерштейн, отпустив выключатель, двинулся в темноте к Сергею. Сергей слышал его дыхание, чувствовал прикосновение тонкой руки, отыскивавшей его руку, и Сергею хотелось продлить эту минуту темноты, с которой, ему казалось, и начнется их дружба.
В квартире Камерштейнов горел свет. Он горел в первой комнате, где совсем не было окон, и во второй, окна которой выходили на улицу. Должно быть, электричество здесь не выключали никогда.
Бабушка и дед сидели под окнами. Комната длинная, у дверей полусумрак, под обеденным столом густая тень, яркие солнечные пятна под окнами.
— Баба, — сказал Эдик, — это Сергей. Он еще не был дома.
— Сейчас я вас накормлю, — сказала бабушка. — Раздевайтесь, мойте руки.
— Дед, — сказал Эдик, — это Сергей.
Дед, совсем не похожий на Эдика, высокий, широкоплечий, с толстыми, веселыми губами, с хитровато свернутым набок большим, клоунским носом, поднялся навстречу, протянул руку.
— Школьный приятель Эдуарда? Будем знакомы. Дед Эдика.
«Приятель» было очень взрослым словом, оно поднимало Сергея, показывало, что к нему тут намерены относиться серьезно. Рука у деда была большая и осторожная, глаза внимательные и вежливые: смотрели, но не осматривали. Кумачовые брюки дед просто не заметил, не стал он и задавать Сергею лишних вопросов: как учится, что им задали на завтра, разрешили ли родители задержаться после школы… Сергею не нужно было придумывать ответы, а деду трудиться над вопросами. Обоим удобно, как и должно быть.
Вообще в темноватой, сырой и не очень опрятной квартире Камерштейнов Сергей сразу же почувствовал себя удобно и свободно. Не было здесь стеснительной зависимости от вещей, как в квартире у Хомика, не было подавляющей зависимости от взрослых, как дома или даже как у Сявона. За столом Сергей не стал чиниться — съел борща и даже попросил добавки. А потом, хоть ни дед, ни бабушка из комнаты не ушли, они с Эдиком остались будто бы вдвоем.
— Мой стол, — показал Эдик заваленный книгами и тетрадями небольшой столик на покосившихся ножках. — Ты читал Вальтер Скотта?
— Не читал.
— Хочешь, я тебе дам «Айвенго»? Знаешь, какая книга!
— «Айвенго» я читал, — сказал Сергей.
— Так это же Вальтер Скотт написал! И вот еще «Квентин Дорвард».
Книги на столе были зачитанными, с потемневшими переплетами, с округлившимися углами на срезах страниц.
— Знаешь, когда мне дед стал дарить книги? — спросил Эдик. — Когда мне исполнился год. Тогда он мне подарил полное собрание Вальтера Скотта. А на следующий день рождения — Жюль Верна.
— Жюль Верна я не люблю, — сказал Сергей.
— Правда? — удивился Эдик. — За что?
— Понимаешь, он… ну, несправедливый. У него слуги все делают, а хозяева — герои…
Эдик слушал внимательно, а дед вдруг сказал:
— Интересно.
Оказывается, он тоже слушал.
Потом Эдик одну за другой показывал Сергею свои книги, и Сергей, к собственному и Эдика удовольствию, говорил:
— Читал. И «Аскания-Нова» читал.
— Ты любишь про зверей? — спросил Эдик.
— Ага. Очень. Вот есть книга! «Джерри-островитянин»! Про собаку.
— А «Белый клык» читал?
— Рассказ?
— Нет! Рассказ — это сокращенно, для детей. Я полную читал!
— У тебя есть?
— Есть.
— Дашь почитать?
— Спрашиваешь!
— А какая книга тебе больше всех нравится? — спросил Сергей.
Эдик задумался, и Сергей сам поторопился ответить:
— Мне — «Три мушкетера», «Спартак», «Как закалялась сталь». — Он поколебался и добавил: — И еще «Джерри-островитянин». И еще тоже очень нравятся «Дерсу Узала», «Остров сокровищ». — Сергей вздохнул: перечень получается слишком уж большим.
Было уже совсем поздно, когда Сергей собрался домой. Эдик пошел его провожать.
— А ты любишь рисовать? — спросил Сергей.
— Люблю. Срисовывать.
— И я.
Они торопились спрашивать: «А ты?» — торопились отвечать: «И я!» Они были счастливы оттого, что думали и чувствовали похоже, спешили убедиться, что у них есть еще и еще много общего…
— А ты не обидишься, если я тебя буду называть Ласточка-Звездочка? — спросил Эдик.